версия для печати

Они ушли, когда я спал. Они оставили записку чтобы я не волновался и написали что будут поздно вечером. Я проснулся и пошел в душ. Из зеркала глядело лицо еще не старого человека. Лицо не улыбалось. Я спросил лицо, почему ты не улыбаешься. Лицо не ответило, но потом улыбнулось. Началось утро. Есть я не мог. Мне было жарко. Я разрезал яблоко на четыре части и стал его есть, потому что утром надо есть, иначе будут неприятности с желудком. Я не хотел даже кофе и пил вместо него холодную воду. Вода пахла свежестью. Больше в пространстве свежести не было. Я закрыл окна, опустил занавески, собрал документы в сумочку, повесил сумочку на руку, спустился во двор. Во дворе никого не было. Даже кошек. Тихо, солнце, нет кошек, и вообще никого нет. Я открыл машину и стал ее заводить. Она шуршала стартером пять секунд и потом завелась. Она не хотела заводиться потому что почти сел аккумулятор. Он сел потому что машина двенадцать дней стояла на сервисе. А так долго она стояла на сервисе потому что не было одной детали. Деталь появилась, машину починили за двадцать минут и мне вернули. А я двенадцать дней на ней не ездил. Я знал, что на следующей неделе мы, наверное, встречаемся с Андреем Макаревичем. Он десять дней назад выпустил сольный альбом. Называется «Женский Альбом». А как я буду встречаться с Макаревичем, если у меня нет альбома. Он спросит — ты слышал мой последний альбом? А я не слышал. Как тогда встречаться? И я поехал на Горбушку за альбомом.

Сначала я заехал на заправку. Передо мной стоял новый мерседес цвета бутылочного стекла. Все окна были закрыты. Потому что у него кондиционер. А у меня окна открыты. Потому что у меня нет кондиционера. Но мне без кондиционера хорошо. И ему хорошо. С кондиционером. Он, когда разворачивался, чуть меня не поцарапал. Он испугался. Ему жалко свою новую машину. И я испугался. Мне тоже жалко. Его новую машину. Потом в мой сухой бак налили семьдесят литров и я поехал на Горбушку. На дороге было мало машин. Все ехали медленно и ловили открытыми лицами солнце и ветер. Все были добрые, все щурились и улыбались. Никто никого не подрезал. Никто никого не обгонял.

Я уже почти доехал до Горбушки, когда передо мной затесался здоровенный самосвал. У самосвала стоп-сигналы светились желтым вместо красного. Необычно, подумал я. Самосвал все время давал по тормозам. Какой-то человек на фиате захотел проехать справа, но испугался и вклинился между мной и самосвалом. Он там увидел. А я не увидел, потому что ехал за большим самосвалом. И мы втроем стали давить по тормозам — каждый по своим. А справа стояло много милицейских машин. И еще одна стояла с красным крестом. Я думал, это скорая помощь, но это была не скорая помощь. Около обочины лежал человек, рядом с человеком лежали один ботинок и матерчатая сумка, а на человека одевали черный пластиковый мешок. Это была другая машина с красным крестом, труповозка. А рядом скособоченные жигули без лобового стекла. Я повернул во двор. Я бросил машину и пошел на Горбушку. Когда я переходил дорогу, все машины оттуда уже разъехались. Только стояли скособоченные жигули и одна милицейская.

На Горбушке я сначала не нашел Макаревича. Зато увидел новый альбом Марка Нопфлера. Это не настоящий альбом, это саундтрек. Называется «Wag The Dog». Я люблю Нопфлера, поэтому я купил альбом. А потом я нашел альбом Макаревича. Я не понял почему он называется «Женский Альбом». Там женское лицо на обложке. Поэтому наверно. Я его тоже купил. Потому что за ним и приезжал. Потом меня поймал знакомый продавец «лазер-вижн» и все хотел мне продать два диска. А я не хотел покупать видеодиски, я хотел быстрее пойти в машину и слушать новый альбом Макаревича.

Я сел в машину, оборвал пленку с компактов и стал слушать новый альбом Макаревича. Я хотел уже ехать, но понял, что мне нельзя слушать в машине альбом Макаревича, потому что на глаза наворачиваются слезы. А слезы мешают вести машину. Я решил, что буду слушать Макаревича дома, а в машине стану слушать Нопфлера. Это было правильно и я поехал в сторону Кутузовского. На Кутузовском за мной пристроилась девятка и при выезде из тоннеля меня обогнала. А мне было жалко девятку. Там в девятке дурак. Конечно — они дурака тормознули за превышение скорости. Они там всегда стоят. У них работа такая. А у меня работа — в этом месте пятьдесят пять ехать. Чтобы им не дать работы. А больше нигде и не стояли. И не ловили.

Я почти доехал, но захотел холодной газировки. Я знаю где на набережной Нескучного сада есть холодная газировка. Она там всегда есть. Я развернулся на Косыгина и поехал на набережную. Там все купались и играли в волейбол. Я хотел проехать, а они хотели играть. Я остановился и стал ждать. Они меня увидели и пропустили. А один, такой большой и бородатый, недобро на меня посмотрел. За то что я мешал ему играть. Я поехал за газировкой, но газировки не было. И продавца не было. И лотка не было. Я развернулся и поехал назад. А они там опять играли. Этот большой с черной бородой так зло на меня посмотрел. Мне было стыдно, что я мешаю ему играть, и я улыбнулся. И он улыбнулся. И я опять улыбнулся. И он. Они мне дали дорогу и все стали улыбаться. Мне хорошо когда улыбаются.

Я приехал домой, открыл окна и балконы и стал слушать новый альбом Макаревича. Я правильно его не стал на ходу слушать. Машиновский альбом «Отрываясь» вдвое сильнее «Картонных крыльев любви». А «Женский Альбом» Макаревича без «Машины» вдвое сильнее машиновского «Отрываясь». Я прослушал новый альбом Макаревича два раза. Мне все время хотелось выключить, потому что больно. Но я не мог выключить. Я только мог слушать два раза. Я разволновался и пошел варить кофе. Сварил большую бадью, и стал ее пить, потому что очень волновался. Я думал, что мне такого сделать чтобы не волноваться. Тогда я поставил кассету и сел в кресло перед телевизором. На кассете фильм Тарковского «Время Путешествий». О том как он с Тонино Гуэррой искал натуру в Италии для съемок «Ностальгии». Они весь фильм вместе ездили и разговаривали. Там есть эпизод когда маленькая девочка танцует с желтым шариком в виде зайца. Если его посмотреть, можно успокоиться. Даже после нового альбома Макаревича.

А еще Тонино написал Андрею стихи.

Андрей: Прочти мне еще раз то стихотворение.
Тонино: Какое?
Андрей: Про пальто.
Тонино: А-а-а… Хорошо.

Я не знаю, что такое дом
Пальто?
Зонт, чтобы укрыться от дождя?
Я наполнил его бутылками
Лоскутками тканей
Занавесками
Веерами
Мне кажется, я не хочу из него выходить
Значит — это клетка?
И она закрывается за всеми, кто в нее попадает?
Даже за такой птицей, как ты?
С заснеженными крыльями…
Но то, что мы с тобой говорили друг другу
Слишком легкая материя…
Она не может оставаться взаперти.

Тонино хотел показать Андрею пол виллы, расписанный, как будто на нем лежат настоящие лепестки роз, разбросанные полуденным ветром. Но управляющий не пустил Тонино и Андрея — хозяйка была в отъезде. А потом Андрей снял «Ностальгию», «Жертвоприношение», заболел и умер в Париже. Он так и не увидел этого пола.

Слишком легкая материя…

А я успокоился. Я вышел из дома и поехал. Я думал, меня не пустят. На моей машине нет пропуска. Но они открыли ворота, и меня пустили без пропуска, по номеру. Мы говорили час, а потом я поехал домой. Окна были открыты. Я гнал сто семьдесят по кольцевой. Мне было хорошо и ветрено. Так я провел воскресенье.

Слишком легкая материя…

 версия для печати