версия для печати

Мой друг уедет в Магадан —
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уедет сам, уедет сам —
Не по этапу, не по этапу.

Владимир ВЫСОЦКИЙ

Почти по Высоцкому. Именно — почти. Почти все правильно. Мой друг. Правильно. Не «уедет», а «уехал». Ну тоже, будем считать, расхождение незначительное. Не в Магадан, а в Мичиган. Детройт, штат Мичиган. История берет свое начало в 1988 году. Да, как оказывается — ровно десять лет назад.

Я тогда «служил» врачом — реаниматологом в кардиохирургической клинике. В один из солнечных октябрьских дней на утреннем обходе в нашем отделении появился новый сотрудник. Врач. Как потом оказалось, аспирант первого года.

Длинный. Худой. Черная короткая курчавая шевелюра. Порывистые движения. Немного беспокойства во взоре — как-никак, первый день на новом месте. Подчеркнуто вежлив, улыбчив и доброжелателен.

Таким было мое первое впечатление. Собственно, приглядываться к новичку было некогда. День выдался тяжелым. Что-то с самого утра не ладилось. «Контингент» больных подобрался такой, какой требует «особого» внимания. Да еще и вызов на консультацию в другую больницу.

Пока разбирался с делами, пока спускался вниз, усаживался в присланную «Волгу», час в пути, два — в реанимации городской больницы, еще час — на обратную дорогу. В общем, в отделение я вернулся за полчаса до «пересдачи» смены.

И тут меня в коридоре остановил «новенький».

— Михаил Борисович, меня зовут Александр. Вы меня не проконсультируете?

Мне стало смешно. Во-первых, у нас в отделении по имени-отчеству и на «Вы» обращались только к «старшим по званию». Таких существовало всего двое — заведующий-профессор и его заместитель. Все остальные были на «ты», как и полагается в здоровом врачебном коллективе. Во-вторых, Саша выглядел (и был) старше и опытнее меня (как потом оказалось).

Напустив на себя профессорскую серьезность, я посмотрел на него снизу вверх (сказывалась разница в росте) и велеречиво промолвил:

— Давайте, Александр Ашотович, что там у вас?..

Консультация продолжалась минут десять. Я пытался сдерживать себя, но не смог и, под конец, — просто заржал.

— Саня, — сказал я, — бросай этот официоз к чертям собачьим. Пойдем-ка лучше покурим.

И мы отправились присоединяться к «детям подземелья». Курение в реанимационном отделении было запрещено категорически. Ну, не совсем категорически. Допускалось — иногда — в ординаторской. Но ординаторская — не лучшее место для знакомства и бесед на отвлеченные темы. В подвале же, недалеко от выхода из раздевалки, существовало такое пространство под лестницей, куда кто-то догадался притащить два ряда полуразваленных кресел для кинотеатра. В центре «пятачка» стояла импровизированная пепельница в виде трехлитровой банки. Вот этот уютный уголок и назывался у нас — «дети подземелья».

Саня был старше меня на три года, хотя мы оба закончили институт в 1984-м. После школы, не поступив в 3-й мед, он пошел в медицинское училище, откуда прямым ходом поступил все в тот же 3-й. После института — интернатура в реанимации в городской больницы, похожая на старый достойный способ обучения плаванию. Когда бросают в воду, и тот, кто хочет — и сможет — выплывает.

Саня выплыл, и даже смог поступить к нам в аспирантуру.

Меня он поразил. Таких людей я раньше никогда не встречал. В нем был максимализм, не юношеский, но зрелый. Он ничего не мог делать наполовину. Человек, живущий по закону «все или ничего». Я никогда не видел его спокойным. Он был всегда в движении. Меня это, с одной стороны, удивляло, с другой — вызывало непритворное уважение.

Так закончилась осень. Прошла зима. В воздухе запахло весной.

Однажды Саня попросил меня о помощи. Оказывается, у него был автомобиль. «Шестерка». Всю зиму машина простояла в запертом гараже. Пришла весна. Гараж предстояло откапывать. Я согласился.

Поехали на гаражную стоянку. Санин бокс располагался в самом конце «коридора». Немудрено, что всю довольно снежную зиму трактор сгребал снег со всего ряда и закапывал дверь именно этого гаража. Плотный спрессованный сугроб возвышался над крышей. Вооружившись ломом, совковой и снегоуборочной лопатами, «с шутками и прибаутками» мы открыли археологический сезон.

В первый день удалось расчистить только одну створку ворот. К вечеру следующего открыли и вторую. Еще часа три ушло на то, чтобы сформировать дорожку, способную выпустить автомобиль из гаража. После установки зимовавшего дома аккумулятора оранжево-желтая «шестерка» ожила. Сделав «круг почета» вокруг гаражной стоянки, мы водворили машину на место.

Прошла еще неделя. Снег стаял — как и не было. И вот как-то однажды вечером Саня пригласил меня на испытательный выезд. Я недолго стоял на перекрестке. Оранжевая шестерка стремительно появилась в конце улицы, журча двигателем, минут через пять. Мы поехали по каким-то делам на другой конец города, в Измайлово. Всю дорогу Саня рассуждал о том, что за долгую зиму его водительские навыки притупились и с неделю уйдет на их восстановление.

Сидя на пассажирском месте, я бы этого не сказал. Саня водил, как жил. У педали газа он признавал только два положения — «в пол» или холостой ход. Тормозил редко и нехотя. У светофора он искал возможность втиснуться в малейшую щель между автомобилями, оставляя слева и справа просветы сантиметров по пять.

Тем временем, моя семья меня покинула. Не совсем. На время. Жена взяла маленького сына и уехала на месяц к родителям в другой город — давно их не видела. Начиналась пора «швабоды». Я быстро нашел себе достойное занятие. Купил в магазине «Радиолюбитель» набор для сборки усилителя. Стоил этот набор рублей шестьдесят. Точно такой же готовый усилитель зашкаливал за двести. Несколько вечеров я просидел, не разгибая спины, набивая диоды, транзисторы, резисторы и микросхемы в печатные платы. Потом началась пайка.

Небольшое отступление. О радиоэлектронике.

Прожить на врачебную зарплату было невозможно. Поэтому я придумал себе «халтуру». Вернее, две. Первая была проста — я писал компьютерные программы в диссертации нерадивых аспирантов. Тогда как раз была мода — в каждой диссертации должна быть обработка результатов на компьютере, и с оригинальным софтвером. Естественно, большинство аспирантов, тем более из «мандариновых» республик, компьютера и в глаза не видели.

Но на одну «халтуру» плюс зарплата выжить было тоже проблематично. Пришлось придумывать вторую. Я дал объявление в «Вечерку»: «Покупаю неисправные кассетные магнитофоны «Орель-101». «Орель» был уникальным аппаратом. Производили его в Днепропетровске, на военном заводе. Стоил он почти пятьсот рублей «очень старыми». Но он того стоил. В нем было два мотора, почти сенсорное логическое управление, встроенная полупрофессиональная система шумоподавления и очень качественный тракт записи-воспроизведения. Иными словами, «савейский» аппарат за четыреста пятьдесят был аналогичен по классу хорошим западным, стоившим не менее тысячи двухсот.

Но «Орели» — ломались. Причем всегда — в двух-трех характерных местах. И этот лом можно было купить с рук рублей по двести пятьдесят, сдавая потом в комиссионку в абсолютно исправном виде сотни по три.

Так я открыл радиомастерскую на дому. Через мои руки проходило по пять аппаратов в месяц. Я бы мог делать и больше, но оборотных средств на покупку «лома» не хватало. С бытовой радиоэлектроникой я тогда был на короткой ноге.

И вот, в тот вечер, когда мне оставалось запаять последнюю плату в моем усилителе и приступить к отладке (навороченный осциллограф я заимствовал за десять рублей в месяц в ближайшей радиомастерской), раздался звонок в дверь. На пороге стоял Саня.

— Знаешь, я свою семью тоже на два месяца отправил, — сказал он и хитро улыбнулся.

За два часа мы все допаяли и настроили. Крошечный ажурный усилитель прокачивал по тридцать пять ватт на канал без малейших искажений. Мы блаженно сидели на диване, пили пиво и слушали Карлоса Сантану.

На следующий день Саня появился у меня дома с коробкой в руках — он купил такой же полуфабрикатный набор. Второй усилитель — вместе — мы собирали два вечера. Естественно, с «неизменно превосходным результатом».

Монотонная совместная работа сближает людей. Мы подружились.

Молодость, одиночество, наличие автомобиля, хорошей музыки и свободной жилплощади в сочетании с весной будят в людях страсть к приключениям. Так начались наши веселые разгульные два месяца — сплошная «ночь с пятницы на понедельник». Конечно, работу мы не забрасывали. Больных нужно было лечить. Но наука с диссертациями были отложены на потом.

Всему находилось время — беседам ночи напролет, развлечениям, катанию по ночной Москве, пиву с венгерским вермутом и прочему, чем обычно отмечают доблестный путь в такие короткие (как теперь понимаю) годы уходящей юности.

У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов.
Но я не жалею!
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился —
Все равно, чтоб подраться,
Кто-нибудь находился.
И хоть путь мой и длинен и долог,
И хоть я заслужил похвалу —
Обо мне не напишут некролог
На последней странице в углу.
Но я не жалею!

Это — тоже «по Высоцкому». Уже не «почти». И вот пришло лето. Отпуска. Отъезд из Москвы. Потом — осень. Я сменил работу. Дел стало невпроворот. Командировки, разъезды, города, люди, лица. В то время я вел учет своим авиаперелетам над просторами Родины. Получалось по шестьдесят — семьдесят в год. С Саней мы почти не созванивались. Как-то раз, при случайной встрече он сказал, что едет в Штаты. В гости. На месяц. Оказалось — навсегда.

Он звонил оттуда — один раз. Оставил номер телефона.

Спустя три года я первый раз поехал в США. Перелет был долгим, утомительным (через Франкфурт) и неприятным. Я сидел на самом последнем ряду старого люфтганзовского «джамбо». Над Скалистыми Горами начало мотать так, что стали падать набок тележки для развоза напитков. Молоденькая стюардесса (оказалось — практикантка, первый рейс по маршруту Франкфурт — Сан-Франциско) от страха заплакала. Старый веселый американец, сидевший возле иллюминатора, слева от меня, саркастически заметил: «Никогда больше не полечу Люфтганзой — если долетим, конечно…»

Можете представить себе мое состояние, когда после объявления о десятиминутной готовности к посадке во Фриско, многотонная махина Боинга-747 стала садиться прямо в океан. Откуда мне было знать, что в Сан-Франциско взлетно-посадочная полоса начинается у самого берега.

В общем, из здания терминала я вышел никакой. Ни петь, ни рисовать. Выкурив сигарету в три затяжки, я стал искать мусорницу. Мусорниц не было. Я уже был готов сжевать окурок, когда проходящая мимо меня американская тетечка шоколадного цвета и необъятных размеров, тоже с «бычком», неожиданно привычно-спокойно бросила его под ноги и смачно растоптала. Проделав то же самое, я с облегчением подумал, что, хоть американцем я не стал, но в этой стране мне уже определенно нравится.

В отеле, приняв душ и развалившись на кровати, я достал ноутбук и выудил из него Санин номер телефона. Пять вечера по Калифорнии. Окно номера — с видом на невообразимо модерновую пирамиду центрального офиса компании SEG A.

Трубку сняли на седьмой зуммер, ответив скрипучим женским голосом:

— Аллё! Говогите!

Русско-одесская речь меня несколько удивила. Я попросил Саню к телефону.

— Он на габоте. А хто это?

Я представился.

Ответный звонок раздался через час.

— Михалыч, привет, — услышал я. — Ты только извини, я долго не могу, я тут комнату снимаю. Короче…

— Саня, — перебил я. — У меня срочное дело. Я перезвоню через пять минут.

И повесил трубку. Никакого срочного дела не было. Если человек снимает угол — значит, такая жизнь. Наверное, ему не очень с руки вести долгие междугородние переговоры. И я перезвонил — пусть лучше звонок будет оплачен с моей стороны.

Мы проговорили час. Выяснить удалось немного. Больше спрашивал он.

Как я понял, он работал медбратом в госпитале. По вечерам подрабатывал в овощном магазинчике. Снимал комнату. Семья оставалась в Москве. Были какие-то проблемы со статусом, визой и иммиграционной службой.

А мне все виделось в розовом свете. Гостем ведь всегда быть проще.

В заключение мне пришла в голову неплохая идея.

— А что, если нам встретиться в Нью-Йорке на этих выходных? Я прилетаю туда вечером в пятницу, да и тебе из Детройта — рукой подать!

Тут Саня как-то замялся. И работы много, и времени нет, и вообще… Все было вполне правдоподобно. Если бы я не знал его. Он просто не хотел меня видеть. Мою довольную физиономию. Но тогда я этого не понимал.

— А давай, — опять кипятился я, — я прилечу в Детройт. Если ты не можешь. Погуляем, пообщаемся. Вспомним старое…
— Ну, если тебе это удобно…

Голос не оставлял никаких сомнений.

Субботним утром я зашел в трэвел эйдженси на Манхэттене. Билетов до Детройта было навалом. Ближайший рейс через полтора часа. Билет я купил. Быстро доехал до аэропорта. Прошел контроль на безопасность, и уже подошел к регистрационной стойке.

Потом развернулся и медленно поплелся к выходу. Билет я не сдавал. Он до сих пор лежит у меня в верхнем ящике стола. Сейчас достану. Открою. Посмотрю. И положу обратно.

Это правда, что в одну воду нельзя войти дважды. В другом беда. Порой до слез — хочется.

Все бегут на Запад.
Выездной сезон.
И даже солнце по ночам
Спешит туда.

Игорь ТАЛЬКОВ

Как вы — там? Как мы — здесь? Добрые воспоминания неподвластны расстояниям. И времени тоже — неподвластны. Не будем о том, где лучше. Каждому — свое. Просто — дайте знать о себе. А на обратном перелете «Люфтганзу» не трясло. Право — хорошая компания.

 версия для печати