Н.Т.: Миша, привет!

М.З.: Добрый вечер! На часах без четверти полночь. Приятно беседовать, когда тебя никто и ничто не отвлекает.

Н.Т.: Верно. :-) Итак, я предлагаю тебе некую загадочную игру, с которой, как мне кажется, ты обязательно должен справиться.

М.З.: Не уверен. Я плохо играю в игры. В детстве играл в «дурака». Похоже, — заигрался.

Н.Т.: Не переживай. Ее условия — наипростейшие. Ее итог — вполне вероятен.

Итак! Твоя задача состоит в том, чтобы как можно точнее угадать, кто является автором данных ниже строк, и по возможности назвать, что это за произведение. Ты, кстати, любишь читать?

М.З.: Очень люблю. Но очень избирательно.

Н.Т.: А много ли книг уже прочел?

М.З.: Ну, наверное, пару тысяч осилил. В юности считал, потом сбился со счета. Я обладаю потрясающим качеством — через неделю после прочтения забываю название, через две — автора, через полгода — сюжет. Так что — могу читать одну и ту же книгу по несколько раз, причем в полной уверенности, что впервые.

Н.Т.: Любимые авторы?

М.З.: Рэй БРЭДБЕРИ. Семен КИРСАНОВ. Михаил БУЛГАКОВ. Сергей ЮРСКИЙ. Станислав ЛЕМ. Прошу прощения у Вечности, если кого обделил вниманием.

Н.Т.: А стихи сам никогда не писал?

М.З.: Было дело. Был опыт. В восьмилетнем возрасте. Лучше не вспоминать.

Потом опять дурь взбрела в голову уже лет в двадцать. Тогда я взял «Dark Side Of The Moon» (Pink Floyd) и — переложил. Именно переложил, а не перевел. То есть, размер остался один в один, а смысл — смысл стал совсем другим. Но это настолько интимная штука, что я постарался ее как можно скорее забыть. Удалось.

Н.Т.: Отлично. Ну, поехали...:-)

«...Я рассмеялся. Да, но чем, собственно говоря, он меня привлек? Дело в том, что вообще человек без сюрприза внутри, в своем ящике, неинтересен...»

Н.Т.: Миша — тебе слово!

М.З.: No idea.

Н.Т.: М. БУЛГАКОВ — «Мастер и Маргарита»

М.З.: Это ли не лучшее доказательство моей короткой памяти!

Н.Т.: Как думаешь — у тебя есть этот самый сюрприз внутри?

М.З.: У меня несколько своеобразный сюрприз внутри. Я никогда не знаю, что будет со мной через месяц, а тем более — через год или через десять лет. Когда-то давно, лет в пятнадцать, я пытался представить себе, каким я буду в тридцать пять. Получалась интересная картинка. Почему-то я видел себя лысым, сильно выбритым, в длинном сером пальто, в галстуке, с девочкой на плече. Мы стоим на улице, седьмое ноября, вокруг демонстрация, болтается везде иконостас с очередным политбюро, лозунги про тридцать какой-то съезд ка-пе-ес-ес... Наивный.

Теперь мне тридцать семь. Лысины не намечается. Волосы до плеч. Бриться — от лени — завязал в двадцать пять. Пальто не ношу принципиально. Ка-пе-ес-ес и политбюро сдохли. Дочку не родил. Хотя надежды не теряю.

Н.Т.: А сам себе ты интересен?

М.З.: Очень. Я ведь сказал, я ничего про себя не знаю. А так интересно общаться с незнакомцем.

Н.Т.: Тебе себя много не бывает?

М.З.: Чаще мне себя бывает мало. Наверное, так. Дело-то простое — ты сам сразу видишь, где ты лажаешь, где — павлинишься, где — вызываешь у себя самого чувство тошноты. И прекрасно понимаешь, что местами и временами можно лучше, — то есть, иногда больше, иногда меньше, а иногда и вовсе по-другому.

Н.Т.: Ты не устаешь от жизни?

М.З.: Никогда. Я видел смерть во многих обличьях. Как врач, терявший больных. Как сын, потерявший родителей. Как «пострадавший в ДТП», когда меня вынимали из груды железа и укладывали в скорую, а друзей моих — в труповозку. Это скучная штука, смерть, для тех, кто остается. А поскольку хочется оставаться, то уставать от жизни некогда.

Н.Т.: Что тебе по-настоящему в ней интересно?

М.З.: Сам процесс. И еще — я так и не понял the name of the game. А хочется.

Н.Т.: А что неинтересно?

М.З.: Неинтересна моя лень. Неинтересны приступы безделья. Неинтересна тривиальность, поглощающая иногда всех и вся.

Н.Т.: Как ты думаешь, какого человека можно было бы назвать глупцом?

М.З.: Этот человек перед тобой.

Н.Т.: А умным?

М.З.: Мастера Пустоты. Увы, я с ним не знаком.

Н.Т.: Твое определение смысла жизни...

М.З.: « — Ишши, сказал Виконт, как и год назад.

Ишши: должно быть! Я нахожусь, мой Стак, при сильном подозрении, что у каждого человека есть свое предназначение. У каждого! Это — такая у меня гипотеза. Некоторые свое предназначение осознают, — их имена обычно становятся потом известны всему свету. Некоторые — в своем предназначении ошибаются. Таких мы называем графоманами всех сортов. Но подавляющее большинство смертных даже и не подозревает, что у них есть предназначение. Им не подано знака! А вот тебе — знак подан. Ты — уникум. Так что — ишши! Должно что-то быть».

Это — Борис СТРУГАЦКИЙ. «Поиск предназначения, или 27-я теорема этики». Висит у меня над столом. К счастью, не в рамочке.

Н.Т.: Ты — нашел?

М.З.: Чем дальше ищу, тем сильнее понимаю, как это тщетно. И подсказки спросить — увы, не у кого. «...Спасенье в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг. С него-то все и начинается заново...»

«На скатерть, разостланную под яблоней, может упасть только яблоко, на скатерть, разостланную под звездами, может падать только звездная пыль, — никогда ни один метеорит не показывал так ясно, откуда он родом...»
(Антуан де СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ — «Планета людей»)

Н.Т.: Миша, где ты родился?

М.З.: Я родился в Казахстане, в суровую зиму, в феврале 62-го. Мама рассказывала, что первая вещь, которую я сделал, родившись и заорав, — начал чихать. И чихал долго. До сих пор на всё чихаю. Так и живу.

Н.Т.: Там же и вырос?

М.З.: Не-а. В два с половиной года меня перевезли в Мариуполь. Так что я — южный человек. Вырос на море. В бандитском портовом городе, в смоге двух металлургических заводов, в соленом запахе порта.

Порядки были жесткие. Семидесятый, семьдесят второй... Ходили «стенка на стенку», двор на двор, делали ножики. Клепали самострелы — они дробью стреляли. Хорошо, что никого серьезно не тронуло занятие это. Бог спас, не иначе.

В Москву попал уже в тринадцать. Первое, что бросилось в глаза, — «правильность» местных мальчиков. Бледные они были какие-то. Сюси-пуси.

Отсидел первые три урока. Пошел, извини, в сортир. Меня спросили, о чем — за давностью лет не помню. Слово за слово, началась драка. Огреб капитально, но и сам два фингала поставил «товарисчу». Потом оказалось — возбух я на самого главного. После драки мы с ним побратались. Так что из сортира я вышел уже своим и «неприкосновенным». Это была моя первая и, как оказалось, единственная драка в московской школе.

Н.Т.: В школе ты был отличником?

М.З.: Пока не поумнел — да. Вообще-то, это было очень легко — быть отличником. Я же учился в рабоче-крестьянской школе, никаких лицеев тогда и в помине не было. Да много чего тогда не было. Так, у нас на всю школу был один (один!) наркоман, так и того отправили лечиться прямо молниеносно.

Н.Т.: Ты вообще любишь говорить о себе? :-)

М.З.: Это, смотря с кем. Если с тобой — то да.

Н.Т.: Как ты оказался в Москве?

М.З.: Вместе с семьей. Мой отец родился в 1915-м. Он был старше меня на 47 лет. Так что у меня налицо «сдвиг поколений» — у моих сверстников в таком возрасте были деды, а у меня — папа. Так вот, папа мой закончил металлургический институт в тридцать девятом, и всю жизнь был практическим металлургом. Инженером с большой буквы, а не партийной или кабинетной крысой.

В пятьдесят семь его дернуло защищать кандидатскую. Приехал в Москву, ученый совет там, все дела. Не защитил — совет рекомендовал диссертацию доработать и подать на доктора сразу. Доработал. Получил доктора наук. Вот такой прецедент.

Ну и, в общем, отца перевели, и мы с мамой — за ним. Так и добрался до Москвы. Скоро четверть века, как я местный.

Хотя все мои предки на три-четыре поколения назад — москвичи и питерцы. В Москве есть один домик, семь этажей, четыре подъезда. Принадлежал моему прадеду, до ВОСРа, естественно. Иногда, проезжая мимо, сожалею, что здесь не Прибалтика.

Н.Т.: А в Питере бываешь?

М.З.: Некоторое время назад, по бизнесу — до двадцати раз в год. Теперь же вообще объезжаю те края стороной. Я люблю Питер — причем не белые ночи, а хлябь, грязь, промозглость, штормовой ветер и туманы. Думаю, я люблю Питер за то, за что его любят сами питерцы.

Н.Т.: А часто ли бываешь на родине?

М.З.: Не могу. Вообще не могу. Там больно очень. Там солнце светит по-другому. Там — детство. Там — море.

Н.Т.: Что означает для тебя — море?

М.З.: Не сочти за банальность — всё. Я же вырос Ихтиандром. Сухопутным москвичам этого не понять.

Н.Т.: Я, как мне кажется, не читала ни одного твоего произведения, которое было бы о море? Отчего?

М.З.: Море — душа моя. Я много морей повидал. И океанов тоже. Они все разные — тихие, громкие, холодные, теплые. Но все одинаковые — настоящие. Моря не врут. Моря принимают тебя таким, какой ты есть. Не случайно кровь человеческая и вода морская идентичны по минеральному составу.

Н.Т.: Когда ты приехал в Москву, чем стал заниматься?

М.З.: Ну, первое — подрался в сортире. Второе — возвращаясь из школы домой, нацарапал в новеньком лифте слово из трех букв на стенке. А третье — через неделю уже занимался в биологической вечерней школе при педагогическом институте имени Ленина. Так вышло — пошел, сдал собеседование, меня приняли. Тут история интересная. Меня ведь в школе никто из учителей не знал. Вернее, знали — приехал новенький, из Хохляндии, подрался в сортире с «чуваком в законе». Короче, вторая неделя моего пребывания в московской школе номер 146. Перемена. Вызывают к директору.

Прихожу. Директор (Нина Константиновна СЫСОЕВА, народный учитель России, в войну — молодая девчонка — командовала пулеметной ротой (!!!)) говорит: «Зуев, мне тут из пединститута звонили, что тебя в вечернюю биологическую школу приняли. Так ты не только драться в санузлах умеешь, оказывается!»

И всё. Стал я ее любимым учеником, тем более что она сама биологию преподавала. А с любимых у неё спрос был — у-у-у-х!

Два года назад попал на встречу выпускников. Эмоции опущу. А Нина Константиновна, как оказалось, уже не с нами. Грустно.

Н.Т.: Миша, я знаю, что ты был доктором. Скажи, ты им остаешься и по сей день?

М.З.: Я закончил Первый Московский Медицинский в 1984-м. Три года закрытой экспериментальной лаборатории. Это песня, точнее — роман. Кстати, будет. И называться будет «Проект №62». Если хватит сил и времени, в 2000-м завершу.

Потом — «бакулятник». Институт Сердечно-Сосудистой Хирургии имени А.Н. БАКУЛЕВА. Отделение реаниматологии и интенсивной терапии. Незабываемые годы. Острые, пронзительные, честные. Всего — много. Всё — с перехлестом. Упоение в бою.

Н.Т.: Это призвание? Это жажда души? Почему ты все бросил?

М.З.: Да, это призвание. Бросил? Очень кушать хотелось. Точнее — жрать. Надоели рваные ботинки, протертые штаны, два рубля в кармане до получки. На дворе стоял 1990-й год. Горбачев сказал — «можно!» И я, как и многие другие, понял его правильно.

Н.Т.: Сожаление по этому поводу. Часто ли оно тебя посещает?

М.З.: Я скажу честно — редко. Посуди сама. Из того состава отделения, что был при мне: трое — за границей, двое — в могиле, один — скололся, двое — спились, человек пять — в успешных бизнесах, на ключевых постах. Время всё расставляет по местам.

Н.Т.: Расскажи интересную историю, которая произошла в твоей медицинской практике...

М.З.: Много всего было. Очень много.

Однажды был у меня больной. Тридцать пять или сорок суток болтался, что называется, на ниточке. Но кому-то там, наверху, совсем наверху, показалось, что еще не время, и позволили мне этого мужика, бывшего боксера, вытащить из предбанника Того Света.

Ушел он. Своими ногами ушел.

И вот проходит год. Под новогодний праздник, спускаемся мы по лестнице в раздевалку, домой, значит. Пьяные, естественно. Вдруг голос слышу: «Михаил Борисович!»

Подходит ко мне мой больной (оказывается, приезжал в институт на профилактическое обследование), обнимает и — отрывает меня от пола! Человек, который год назад лежал на последнем издыхании, поднимает мои 84 кэгэ!

Я на него посмотрел и заплакал. Картинка была еще та: стоят два мужика на лестнице, один в халате, второй — без, и ревут, словно дети малые.

Разве такое забудешь...

Н.Т.: Ты помнишь своих учителей?

М.З.: Помню. Люблю. Нескольких — боготворю. Если бы не эти люди, я бы не состоялся. Ни за что. Никогда.

Н.Т.: Где-то я прочла, что учителями становятся именно те люди, которые в большей степени не могут на деле реализовать свои собственные знания. Ты с этим согласен?

М.З.: Начетчиками — да. А Учителями — конечно, нет. Хороший учитель не обязательно должен уметь говорить. Более того, он не обязательно должен досконально знать. Нет! В нем должна быть сила, побуждающая тебя стать профессионалом. Вот таких Учителей из памяти не вымарает никто. Одному их них, профессору Сослану Васильевичу ЦХОВРЕБОВУ, моему заведующему, посвящен рассказ «Струна».

Н.Т.: А как ты думаешь, есть ли у тебя ученики?

М.З.: Не просто думаю, — знаю. Есть. Как минимум человек тридцать. Разные люди — в ту пору аспиранты, ординаторы, студенты, врачи-реаниматологи и заведующие отделениями российских больниц и кардиоцентров. Дело в том, что я прицельно занимался искусственной вентиляцией легких и респираторной терапией. Новыми методиками. Взялся рьяно — так, что за год стал экспертом, по сути дела. Хоть и молодой был.

И было много толковых врачей, кто приходил и говорил: «Миша, научи!»

Я брал — и учил. Учить было легко. Это же не обязаловка. Приходили только те, кто понимал — нужны реальные знания и навыки, а не книжная трепотень и лажа. Вот с такими я и занимался. Условия почти боевые. То есть, приходит ко мне, например, прикомандированный зав. реанимацией из областного кардиоцентра и говорит: «У нас через месяц начинаются операции на открытом сердце. Я все знаю, ничего не боюсь, но в искусственной вентиляции легких — на уровне, близком к нулю».

Это, кстати, была общая беда. Врачи у нас в России умнейшие, но: аппаратура — дерьмо, и вместо уроков иностранного в институте ходили портвейн пить.

А я работал на отличной аппаратуре, а портвейн пил после иностранного, а не вместо. Вся разница.

«...Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?...»

Н.Т.: Миша, прошу...

М.З.: И опять — no idea. Чукча не читатель, чукча — писатель :-).

Н.Т.: И снова — М. БУЛГАКОВ «Мастер и Маргарита». Предлагаю немного о любви... Ты свою первую любовь помнишь?

М.З.: Еще бы не помнить. Все в красках описано вот тут: http://www.geterophil.ru/zuev/.

Н.Т.: А последнюю?

М.З.: Так я в ней нахожусь :-).

Н.Т.: Если бы тебе предложили всю жизнь любить одну женщину — взаимно, долго, счастливо, искренне, страстно — или узнать ответы на все интересующие тебя вопросы доподлинно — что бы ты выбрал?

М.З.: Блин, мне только Мефистофеля не хватало в твоем обличье. Это же равносильно вопросу: «Ма-а-а-а-льчик, а кого ты больше любишь — папу или маму?»

Н.Т.: Что для тебя значит потерять голову?

М.З.: Терял. И не один раз. Это значит — жить. Это значит — я еще жив. Это значит — сволочи, не дождетесь, чтобы я стал камнем!

Н.Т.: Сколько раз в жизни человек может любить?

М.З.: Теперь знаю. Один. Всё остальное — иллюзия.

Н.Т.: А быть любимым?

М.З.: Множество раз. Только, не дай Бог, понять, что вот в этот раз, тебя, идиота, любят по-настоящему. Действительно — ЛЮБЯТ! Потому что, если не можешь ответить тем же — это трагедия. Твоя трагедия, прежде всего.

Н.Т.: Что бы ты посоветовал женщинам, которые сейчас безнадежно влюблены, и их любовь не наделена взаимностью?

М.З.: Любите! Плюйте на всё и — любите! Знаете почему? Объясню. Даже если вы любите того, кому вы безразличны; даже если вы любите того, кто вас недостоин; вы — в своей любви — источаете такие волны энергетики, которые преодолевают все границы и обязательно (!) привлекут к вам вашего единственного человека. Потом, чуть позже, вы удивитесь, — а откуда вдруг взялся Он; я ведь любила другого. Так оттуда и взялся — он запеленговал вас, ваши чувства, ваше естество. Не стесняйтесь любить, не стесняйтесь отдавать. Со временем — возьмете всё и еще больше.

Н.Т.: Три слова, которые тебе приходят на ум, когда мужчина влюблен. Что за эмоции его переполняют?

М.З.: Магия, шампанское, море.

Н.Т.: А любимый рассказ есть о любви?

М.З.: Я написал его года два назад. Называется «Боль».

Н.Т.: А стихотворение...

М.З.: Семен КИРСАНОВ. «Жил-был я».

Жил-был я.
Стоит ли об этом?
Жил-был я.
Молод был и мил.
В порт плыл флот
С выигрышным билетом.
Жил-был я.
Помнится, что жил.

Знал соль слез,
Нежилые стены.
Знал боль фраз,
Локон у плеча.
Гас, как газ,
Город опустелый.
Ночь без глаз,
Окна без стекла.

Где ж тот снег?
Как скользили лыжи.
Где ж тот пляж
С золотым песком?
Где ж тот лес
С шепотом «Поближе»?
Где ж тот дождь
Вместе, босиком?

Встань,
Сбрось сон,
Не грусти, не надо.
Сон — не быль.
Снилось, и забыл.
Сон, как мох
В древних колоннадах.
Жил-был я.
Вспомнилось, что жил.

Н.Т.: Миша, а как ты думаешь, — легко ли быть мужчиной?

М.З.: Легко. Очень легко. Всё, что для этого нужно — просто БЫТЬ. Собой.

Н.Т.: Есть ли у тебя любимые писательницы-женщины?

М.З.: Ты знаешь, я не делю пишущих по признаку пола. Например, БУЛГАКОВ так выписал любящую Маргариту, что я даже чувствую запах ее кожи.

Н.Т.: А женщины коварны?

М.З.: А как же без этого? Однажды мне сказали на ушко: «Слушай, а как же мы будем отмечать мой день рождения, если у тебя нет денег?» Пришлось срочно находить :-).

Н.Т.: Ты умеешь их понимать?

М.З.: Умение понимать приходит с годами. Сейчас я, по сравнению с тем, каким был десять лет назад — просто академик. Это в смысле понимания женщин.

Н.Т.: Самая мудрая мысль, сказанная женщиной...

М.З.: «Говорить правду — легко и приятно! Легко!! И приятно!!!»

Н.Т.: А самую глупую вспомнишь?

М.З.: Однажды я танцевал так мило с одной дамой. Мурлыкала «Серенада Солнечной Долины». Она положила мне голову на плечо и сказала: «Милый, эта мелодия называется «Вечерняя Казань»...». В тот вечер я остался целомудренным, хотя и не собирался. Ничего не имею против Казани, но виагры в двенадцать ночи там не найти.

Н.Т.: Ты однажды на пару с Кириллом ГОТОВЦЕВЫМ признался, что любишь женщин. Все верно?

М.З.: Абсолютли!

Н.Т.: И что именно для тебя означает любовь к женщинам?

М.З.: Это означает, что моя физиология включается исключительно в присутствии женщин.

Н.Т.: А любовь к единственной... — это нечто другое, особое?

М.З.: А любовь к единственной — это, когда часами валяешься с ней в кровати, и вдруг — совершенно случайно — вспоминаешь, что существует еще и секс. Вот это открытие! То есть понимаешь, что с любимой есть вещи поинтереснее секса.

Н.Т.: Говорят, что в человеке все должно быть прекрасно, а если все-таки что-то не очень — как быть?

М.З.: А в человеке и так всё прекрасно. Если нет, — увы, это не человек.

Н.Т.: Бывают ли люди совершенны в любви?

М.З.: Никогда.

Н.Т.: Чего нельзя бояться в любви?

М.З.: Что тебя разлюбят.

Н.Т.: Что для тебя означает — не любить?

М.З.: Когда полное безразличие. «Не хочешь срать — не мучай жопу». Грубо, но точно.

«...О Сети ходят легенды. Ее рассматривают и как новую форму общности людей, и как бездушный механизм, и как зачаток новой ступени всепланетного разума. Появляется научная фантастика, публицистика, снимают кино (куда удрал преображенный Газонокосильщик в конце первого фильма — не в прерии же). Так с чем мы имеем дело?...»

Н.Т.: Миша — тебе слово!

М.З.: Гы-гы. Так это ж я! Это из книжки «ИНТЕРНЕТ: Советы Бывалого Чайника». Спасибо за цитату. Чукча и вправду не читатель.

Н.Т.: Уже ставший традиционным вопрос я задаю и тебе. Итак, признавайся, как ты оказался в Сети?

М.З.: Да по дурости, естественно. Поставил в офисе машину с модемом. И в самом конце декабря 1996-го влез на 15 минут. Просидел 18 часов. Тут оно все и понеслось.

Н.Т.: Миша, и все-таки, с чем мы имеем дело? Не новая же это форма НЛО, не бездушный механизм, увлекший за собой уже столько «жизней», ведь нет же? А что?

М.З.: Триединство: технология, разочарование, наркотик.

Технология. Обмен данными со всеми вытекающими последствиями.

Разочарование. Кривое зеркало, помноженное на кривую рожу, дает массу аберраций.

Наркотик. Когда-нибудь еще всё это нам аукнется — откликнется. Причем ничем хорошим не обернется.

Н.Т.: Для чего именно тебе нужен Интернет?

М.З.: Теперь уже даром не нужен. Потому что я его знаю. Я использую его как средство деловой коммуникации. Как площадку для мелкого (пока) бизнеса. И, конечно, как место, для работы — я же веб-продюсер.

Н.Т.: Первый тобою посещенный сайт...

М.З.: Помню абсолютно точно первые три. YAHOO. Сразу после него — «ROCKARIA! — The Definitive ELO Discography», лучший сервер о группе Electric Light Orchestra. Третьей была какая-то порнушка.

Н.Т.: Что бы ты рассказал людям, которые ни разу не бывали в Сети, о ней, родимой?

М.З.: Ух, уж я нарассказал. До сих пор письма сыплются, хоть и год прошел после выхода моей первой книги — «ИНТЕРНЕТ: Советы Бывалого Чайника».

Н.Т.: Вообще, стоит ли в нее попадать? Это же, как ловушка — Сеть!

М.З.: «Воздержусь от тезиса, что Сеть объединяет. Опять же, не всех и не всегда. Но — Сеть спасает нас от разобщения. Нас как Человечество. Многие недобрые дела творятся в мире потому, что мы незнакомы со своими оппонентами. Одни для других — просто категория, а не живые люди. Говорят, что пилот американского стратегического бомбардировщика, нажавший на кнопку тогда, над Хиросимой, сошел с ума. Когда понял, что сделал. Есть надежда, что познавший и оценивший общение во Всемирной Паутине, когда настанет его час Выбора, кнопку не нажмет. Хотелось бы верить, что вырвет ее, поганую, с мясом». Это тоже — из меня :-). Из той же книги.

Н.Т.: Будет очень тривиально спросить у тебя о любимом сайте?:-)

М.З.: Мой самый любимый сайт — YAHOO. Как только какая мысль придет, так сразу туда — искать.

Н.Т.: Какой у тебя компьютер дома?

М.З.: Три года уже Пентиум-133, модем от Ю.С.Роботикс (V90), соньковский монитор в 15 инчей и хьюлитовский лазер-джет. Плюс ноутбук от Тексас Инструментс, характеристик не помню — старый.

Н.Т.: У вас с ним есть взаимопонимание?

М.З.: Полнейшее! Это МОЯ машина. Очень терпеливая, кстати. Я ее люблю и пестую. Недавно весь комплект — разобрал, отпылесосил, помыл с порошком. Даже клавиатуру в тазу замачивал (не шучу).

Н.Т.: Клава жива? А то ведь люди завтра пойдут за тобой повторять. Представляешь, чем дело закончится? :-)

М.З.: А пусть пробуют. Самое главное — не забыть перед замчиванием вынуть из нее электронную начинку.

Н.Т.: А ты бы мог себя назвать одним из многих людей, благодаря которым Интернет стал таким, каков он есть сейчас?

М.З.: Конечно, нет. Я не принадлежу к сетевой тусовке. Есть дела поважнее — бизнес, книги, рассказы, прочие маленькие радости этой, такой короткой, жизни. Я, скорее, как Неуловимый Джо из бородатого анекдота.

Н.Т.: Расскажи...

М.З.: Ковбои едут по прерии. Вдруг — в миле от них кто-то скачет, палит в воздух, улюлюкает. Потом, когда все стихло и неизвестный всадник скрылся из виду, один другого спрашивает:

 — Слушай, кто был этот смельчак?

 — О-о-о, ты не знаешь? Это же Неуловимый Джо!

 — А почему он Неуловимый?

 — Так его двадцать лет никто поймать не может!

 — Вот это да! А почему?

 — Да кому он на@$% нужен...

Н.Т.: :-) Так какой он — на ощупь, на взгляд, на прочность, Интернет?

М.З.: У каждого Интернет — свой. Каков человек, таков его Интернет.

Н.Т.: Ты будешь знакомить своего сына с Сетью? Или это уже состоялось?

М.З.: К счастью, он пока не въехал в оное безобразие. Посидел пару раз и пошел с друзьями на роликах кататься. Все еще впереди.

Н.Т.: У тебя есть друзья в Интернете?

М.З.: У меня был один друг. В жизни. Его больше нет. Я посвятил ему свою первую книгу и один рассказ — «Радуга». Больше друзей нет, ни в жизни, ни в Интернете. Приятелей навалом.

Н.Т.: А враги?

М.З.: Не думаю. Я же — Неуловимый Джо :-).

Н.Т.: Это твой личный сервер?

М.З.: Абсолютно и бесповоротно. Только мой. Никого другого там нет и не будет.

Н.Т.: А давно ли ты начал писать?

М.З.: Два года назад. Это всё сидело во мне, мучило, кипело. Теперь знаю, как выплескивать и как разряжаться.

Н.Т.: Много ли в жизни у тебя было потрясений?

М.З.: За последние два года — больше, чем за всю предыдущую жизнь. Я счастлив этим. Поверь мне.

Н.Т.: Верю. А этим можно быть счастливым?

М.З.: Можно. И нужно!

Н.Т.: Что необходимо для того, чтобы писать талантливо?

М.З.: Смелость. Смей не врать — первый и единственный принцип.

Н.Т.: Как ты думаешь, много ли на свете талантливых людей и как они обычно выглядят?

М.З.: Очень мало. Как правило, они плохо кончают.

Н.Т.: Какое качество ты ценишь в людях?

М.З.: Честь.

Н.Т.: А у писателей?

М.З.: Отрешенность.

Н.Т.: У каждого автора есть свой, что называется «конек», какой он у тебя?

М.З.: Лаконичность формы.

Н.Т.: Каким образом возникает мысль — именно сейчас сесть и начать писать?

М.З.: Всякий раз — по-разному. Иногда садишься и еще не знаешь, что к чему. Иногда — вызревает днями, неделями, урывками. Но чаще всего — мысли приходят за рулем: руки-ноги работают, а голова при этом свободна. Потом добираешься до клавиатуры — и от двух до двенадцати часов непрерывной работы.

Н.Т.: Как долго ты думаешь над текстом: его началом, окончанием?

М.З.: Я вообще не думаю. Когда пишу, даже на монитор не смотрю. Всё получается само собой, без напряжения. Зато потом — очень тяжелый отходняк. Физически тяжелый. И чем он тяжелее, тем лучше вещь получается. Биоэнергетика...

Н.Т.: Кто твой первый читатель?

М.З.: Я сам. Когда заканчиваю рассказ, читаю подряд раз двадцать, не меньше. Но — практически ничего не правлю.

Н.Т.: А критика?..

М.З.: А ее нет. Кому нужен Неуловимый Джо? :-)

Н.Т.: Писем с откликами приходит много?

М.З.: Очень мало. И это нормально.

Н.Т.: Миша, повторюсь, но каков — ТВОЙ ЧИТАТЕЛЬ?

М.З.: Он разный. Но всегда — думающий. Мне хорошо с ним.

Н.Т.: Твои пожелания читателям, почитателям и поклонниками твоего творчества?

М.З.: Друзья, воспринимайте меня таким, каков я есть. Другим не стану. И — будьте счастливы!

Н.Т.: Пожелания самому себе...

М.З.: Чтобы прерия Неуловимого Джо никогда не кончалась.

Н.Т.: Еще услышимся?

М.З.: Без сомнений.

Интервью дано в ноябре 1999 года.

Проза Михаила ЗУЕВА: http://tales.mikezuev.ru