Михаил ЗУЕВ

ГОЛУБИ

Проворно снующие дворники бесшумно сметали с лобового стекла большие громко стучащие капли ночного тропического ливня. Магистраль была свободна, и шофер в отутюженном синем двубортном пиджаке дал сипящему дискантом двенадцатицилиндровому мотору потешить самолюбие. Тихо пиликало радио. Кондиционер остужал покрытый испариной лоб. Рубашка прилипла к телу. Пиджак ощущался измятым и неприятно-влажным. Джон Фитцжеральд Перкинс Четвертый, раскинувшись на подушках заднего сидения, в оцепенении наблюдал за мельканием мачт освещения за толстым оконным стеклом тяжелого, пушечным ядром несущегося вперед лимузина.

Перкинс устал. Очень стучало в висках. Шершавый язык прилип к небу. Смертельно хотелось пить. Перкинс засунул руку в чрево бара, не глядя нащупал одну из банок, и ледяная пенная жидкость с шипением начала ласкать глотку, превращаясь в желудке в озеро, источавшее расслабление и неизъяснимое блаженство.

Через три недели будет Рождество, подумал Перкинс Четвертый. Всего лишь через три недели можно будет забыть обо всем, закрыться, запереться от всех, остаться с Кристин и маленьким Джорджем в нашем старом доме. Можно будет глядеть на огоньки свечей, на елку; можно будет мягко позвякивать бокалами, с ногами забравшись на диванчик возле камина. Всего лишь через три недели… Но не сейчас.

Лимузин ненадолго притормозил у поста охраны, снова набрал скорость, выехал на служебную дорожку аэропорта и через пару минут притормаживаний и поворотов остановился на дальней стоянке. Дверь турбо-джета была открыта, приставная лесенка застелена афганским ковром ручной работы. Белокурая Мэгги глядела ему прямо в глаза, ласково улыбаясь.

— Добро пожаловать на борт, сэр!

Джон тяжело выбрался наружу. Краем глаза он заметил, как за его машиной притормозила вторая, из которой выскочили суетящиеся Альтман и Ли. Теперь, в ожидании пока грузчики перенесут в самолет чемоданы и гармент-бэги, они нервно курили, не глядя друг на друга.

Мерзавцы, подумал Перкинс.

— Добро пожаловать на борт, сэр!

Мэгги была ослепительна.

— Спасибо, Мэгги, — вполголоса ответил Джон. Его рука поднялась и тыльной стороной ладони коснулась щеки Мэгги. Альтман и Ли, искоса наблюдавшие за ними, дернулись и демонстративно отвернулись.

Воздух был напоен абсолютной тропической влажностью. Дышать было нечем. Перкинс Четвертый едва поборол подкативший к горлу внезапный приступ дурноты.

— Спасибо, Мэгги, — повторил он, и, преодолев четыре ступеньки, ввалился в салон самолета. Альтман и Ли последовали за ним.

Дверь в пилотскую кабину была открыта. Вышколенная команда сидела на местах, как влитая. Штурман-радист вполголоса переговаривался с диспетчером аэропорта. Пилоты щелкали клавишами и тумблерами, оживляя дисплеи и табло.

— Привет, ребята! — буркнул Джон, и, не дожидаясь ответа, быстро прошел в главный салон. Мэгги подождала, пока Альтман и Ли устроятся в глубоких креслах сразу за пилотской кабиной. Несколько секунд спустя она захлопнула тяжелую дверь, бесшумно повернула ручку блокиратора, опустилась в свое кресло, щелкнула пряжкой ремня и надавила на кнопку в подлокотнике кресла.

— В салоне всё в порядке, командир. Поехали! — едва слышно шепнула она в микрофон бортовой связи.

Оба двигателя турбо-джета глухо заворчали, зашипели и через пару десятков секунд перешли на приятный устойчивый свист. Три минуты прогрева, выход на режим, три минуты рулежки, торможение с форсажем у начала взлетной — и спустя семь минут маленькая, но мощная и маневренная машина уверенно ввинтилась в черное ночное небо над Куала-Лумпуром, взяв курс на Токио.

***

Джон лежал на диване лицом вниз, уткнувшись в мягкие, благоухавшие чем-то приятно-ароматным, подушки. Нужно переждать, пока турбо-джет наберет высоту, пробьет плотный слой туч, пока закончится эта изматывающая душу и тело тягомотная болтанка.

Перкинс не любил самолеты. Стоило только представить себе, что под полом толщиной едва ли в два ботинка — тридцать тысяч футов пустоты; а диван, на котором ты лежишь, несется в темном воздухе со скоростью четыреста пятьдесят миль в час — и Джону становилось не по себе.

Перкинс ничего не мог с этим поделать. Помнится, семь лет назад Кристин настояла, и он сдался. Три недели подряд, по вечерам, маленький, сухонький, источавший доброту и уверенность профессор психотерапии объяснял Джону, как совсем не страшно летать. Он говорил, что даже ездить в обычном автомобиле на несколько порядков рискованней и опасней, чем лететь в пустом небе на прекрасном мощном и надежном самолете. И Джон соглашался с ним.

Джон соглашался с Кристин, Джон соглашался с профессором, Джон соглашался со всеми. Но он ничего не мог поделать с собой.

Эх, если бы летать, как летают птицы! Медленно, свободно, неторопливо; паря в небе, легкими прочными перьями ощущая ласку восходящих воздушных потоков. Если бы… Но вместо птичьего парения он снова ощутил себя в вибрирующем мелкой дрожью чреве турбо-джета, уверенно свистящего парой сделанных по последнему слову турбин.

Джон оторвался от подушек, сел, тряхнул головой. Несколькими глотками осушил стоящий рядом на столике бокал холодного пива. Голова стала болеть явно меньше.

Он поднялся, развязал галстук, стянул несвежую рубашку и мятые брюки, свернул все это в кучу и с отвращением зашвырнул в дальний угол салона. Открыв контейнер, заботливо приготовленный Мэгги, он достал большое теплое мокрое махровое полотенце и стал с наслаждением обтирать гудевшее от дневного напряжения тело.

Приведя себя в относительный порядок, Джон быстро, по-собачьи, заглотнул пару сэндвичей, укутался в теплый халат, сунул ноги в пляжные шлепанцы и несколько раз прошелся туда-сюда по салону. Затем он уселся в кресло, положил ноги на диван, и надавил на клавишу вызова Мэгги.

Мэгги легко впорхнула в салон, улыбнулась и остановилась у двери.

— Этих — ко мне, — коротко приказал ей Перкинс Четвертый.

Мэгги вновь ласково улыбнулась и исчезла в дверном проеме.

***

Джереми брел из школы знакомой дорогой, сосредоточенно глядя себе под ноги. Его руки были засунуты в карманы потертых джинсов, голова опущена. Ранец колотил по спине в такт его шагам. А дорога была долгой и невеселой.

У самого поворота к дверям маленького обшарпанного домишки Джерри замедлил и без того неспешный шаг. Весь наполненный нежеланием возвращаться домой, он сбросил ранец на траву давно не кошеной лужайки, еще глубже засунул руки в карманы и стал в нерешительности раскачиваться из стороны в сторону.

Его внимание привлек небольшой муравейник. Джерри подошел к муравьиной куче и опустился на корточки.

Муравейник словно дышал. Маленькие солдатики перебирали крошечными лапками, сновали, бежали по своим делам; останавливались, что-то хватали, перетаскивали с места на место; вновь бросали, вновь останавливались и опять куда-то бежали. Им тоже не было дела до Джерри.

Джерри поднялся, нехотя взял ранец, зашел на веранду и толкнул дверь. Она с противным скрипом отворилась, открывая проход в темную гостиную. Клубы табачного дыма наполняли воздух. Пахло старой пылью, затхлостью и дешевым виски. В углу мерцал выгоревший экран старого телевизора, по которому прыгали какие-то люди с автоматами, отрывочно крича и стреляя друг в друга.

Эванс-старший не шелохнувшись сидел в кресле. Казалось, он спал. Скрещенные ноги в нечищеных ботинках лежали на столе. Поодаль стояла почти пустая бутылка с темно-коричневой жидкостью, источавшая этот ненавистный Джерри запах. Еще одна, совсем пустая, валялась под столом. Грязный залапанный стакан покоился на подлокотнике отцовского кресла.

Отец тихо сопел, уронив голову на грудь. Его потное опухшее лицо, покрытое многодневной щетиной, с мешками под закрытыми глазами, с мясистым иссиня-красным угреватым носом, было совсем спокойным, и лишь в уголках влажного от виски рта таилась горькая безнадежная усмешка.

— Эй, Джерри, это ты, сынок? — негромко, но отчетливо спросил Эванс-старший, не открывая глаз.

— Я, папочка, — сказал Джерри, стараясь не глядеть в его сторону.

— Ну ты поешь. Там, — добавил отец, неясно махнув левой рукой в сторону кухни. Правой он поднял грязный стакан и стал, давясь, цедить сквозь зубы густую коричневую жидкость, громко и отвратительно причмокивая.

Джерри выудил из огромного пустого холодильника остатки вчерашней пиццы, засунул их в микроволновку и повернул ручку. Спустя минуту микроволновка тренькнула сиплым звонком. Джерри открыл дверцу, вытащил тарелку с пиццей и медленно, без аппетита стал есть, уставившись в одну точку. Он посмотрел на циферблат больших часов, висевших над столом. До возвращения матери с работы оставалось полчаса.

Доев, Джерри бросил грязную тарелку в пустую раковину, шмыгнул носом и вышел в гостиную.

— Папа, я пойду погуляю, — сказал он, не глядя на отца.

Джерри не мог смотреть на отца уже два года. Все это началось, когда отца уволили с фабрики «Ирвинг Семикондакторз», где папа, по рассказам мамы, отработал пятнадцать лет. Мама говорила, что там они и познакомились. Еще она говорила, что Эванс-старший раньше был другим — веселым, добрым. И совсем непьющим.

А потом на фабрике что-то случилось, и сто пятьдесят человек — и отца в том числе — в один прекрасный день просто отправили на улицу. Маме повезло больше — она осталась. И вот теперь папа получает пособие, а мама — одна — работает за всю семью.

— Папа, я пойду погуляю, — повторил Джерри, внимательно разглядывая носки своих ботинок.

Отец ничего не ответил, лишь его голова с закрытыми глазами немного приподнялась, а потом снова опустилась, упершись подбородком в грудь.

Тогда Джерри вздохнул и тихо притворил за собой входную дверь.

***

Ли зашел первым. Альтман — следом за ним. Они в нерешительности остановились у двери.

Перкинс Четвертый сидел к ним спиной. Он держал паузу. Внезапно он мощно оттолкнулся ногами от пола, и огромное вращающееся кресло в мгновение ока повернулось к вошедшим.

— Садитесь, — отрывисто рявкнул Джон.

Ли с Альтманом опустились на самый краешек дивана. Их спины были неестественно прямы, сложенные на коленях руки напряжены. Мертвая тишина, разряжаемая лишь высоким сипением двигателей турбо-джета, повисла в салоне.

— Я слушаю, — уже помягче промолвил Перкинс Четвертый.

— Когда два года назад мы приняли решение купить «Ирвинг Семикондакторз», сэр… — начал было Альтман.

— Когда два года назад я — я! — принял решение купить «Ирвинг Семикондакторз»! — звучно оборвал его Джон Фитцжеральд Перкинс Четвертый.

— Когда два года назад Вы, сэр, приняли решение купить «Ирвинг Семикондакторз», — продолжил Альтман, — это решение было абсолютно правильным и своевременным. Компания была на подъеме и работала как часы, поставляя компоненты для сборки пятнадцати другим компаниям Америки и Канады.

— Я знаю, — грубо оборвал его Джон. — Скажи, Альтман, как могло получиться так, что ты не знал, — здесь Перкинс понизил голос до такой угрожающей ноты, что, казалось, стенки салона завибрировали от его хриплого баритона, — что ты не знал о готовящемся альянсе в Малайзии?

Лицо Альтмана стало бледнее наволочки лежащей на диване подушки.

— Сэр, кто мог знать, — промямлил он срывающимся фальцетом, — что «Мэлэйжен Чип Энтерпрайзес» выкупит этот патент и поставит четыре автоматические линии? Кто? Это ведь такие деньги! Да они никогда этим не интересовались!

Его руки дрожали, левая щека нервно дергалась, а маленькие серые глазки стали совсем тусклыми и бесцветными.

— Кто мог знать? — переспросил Джон.

Он замолчал и секунду спустя совершенно спокойно ответил:

— Ты. Ты, Альтман.

Потом он повернулся к Ли, и, глядя, сквозь его щуплую фигуру, сказал:

— Докладывай, Ли.

Ли открыл папку, и бесцветным, как и он сам, начетническим размеренным голосом начал говорить.

— Переговоры с «Мэлэйжен Чип Энтерпрайзес» оказались безрезультатными. Они отказываются идти на альянс. Они также отказываются купить наш контрольный пакет. Наши убытки по «Ирвинг Семикондакторз» после публикации пресс-релиза «Мэлэйжен Чип Энтерпрайзес» составляют от семнадцати до двадцати двух с половиной миллионов долларов.

— Твое мнение, Ли? — прервал его Перкинс.

— Завод должен быть немедленно остановлен. Компания должна быть немедленно ликвидирована, — после трехсекундной паузы выдохнул Ли.

— По понятным причинам, я не спрашиваю твоего мнения, Альтман, — глухо сказал Джон. — Я разрываю контракт с тобой в одностороннем порядке. Ликвидацию «Ирвинг Семикондакторз» поручаю тебе, Ли. Подготовь соответствующие документы.

— Они готовы, сэр, — отозвался Ли.

— Тогда немедленно отправь их за моей подписью. Сделай это прямо сейчас.

Перкинс нажал на кнопку в подлокотнике. Мэгги вошла в салон и остановилась в метре от кресла Джона.

— Где мы? — спросил Джон, лаская взглядом сочное бедро Мэгги.

— Сэр, спустя полчаса посадка в Токио на дозаправку. А потом — домой.

— Хорошо, — ответил Перкинс Четвертый, посмотрел на бесчувственного Альтмана, на застывшего Ли, на Мэгги, и добавил, — пожалуйста, оставьте меня.

Когда все вышли, Джон вынул из ящика стола коробочку со снотворным. Приняв три таблетки сразу, он запил их полустаканом финской водки — для надежности. Так он заснет перед посадкой в Токио, а проснется уже на подлете к дому. И никто, ни одна сволочь не будет его больше тревожить.

Перкинс откинулся на подушки, и в налетевшем сне в его ускользающем сознании возникло одно-единственное желание — чтобы исчез этот натужно гудящий турбо-джет, и чтобы распахнулось небо, и чтобы он полетел в этом небе — как птица, легкими прочными перьями ощущая ласку восходящих воздушных потоков…

***

Джерри обошел вокруг. На заднем дворе было так же грязно и неуютно, как и в самом доме. Здесь валялся всякий ненужный хлам, копившийся годами. Джерри обвел двор взглядом, поднял высокую приставную лестницу и полез на голубятню.

Голуби встретили хозяина тихим приветливым воркованием. Джерри проскользнул в небольшую дверцу, и, скрестив ноги, уселся на дощатом полу. Белые голуби сидели на жердочке. Черные бусинки их маленьких глаз добро глядели на Джерри. Маленькие тонкие крылья всхлопывали и волновались; фарфоровые шейки вытягивались; тонкие лапки нервно переступали по жердочке.

Джерри протянул руку и нежно взял одного, сидевшего ближе всех.

— Рокки, Рокки, милый, не бойся, не бойся, малыш, — ласково приговаривал Джерри, гладя птицу, — сейчас, сейчас, я дам тебе хлебушка.

Джерри отломил небольшой кусочек хлеба от горбушки, припасенной в кармане, положил его в рот и разжевал. Потом он поднес птицу к самому лицу. Голубь доверчиво взглянул в глаза Джерри и стал склевывать влажные хлебные крошки, появляющиеся между губ Джерри.

Посадив голубя за пазуху, Джерри вновь проскользнул через маленькую квадратную дверцу, и оказался на крыше голубятни. Он лег на спину и стал смотреть в небо.

Небо было высоким, синим и чистым. Через каждую минуту над Джерри с гулом проплывали самолеты, заходящие на посадку в аэропорт большого-пребольшого города, отстоящего от городка Джерри на пару десятков миль.

Внезапно Джерри вскочил, и, с криком — «Лети, Рокки!» — подбросил голубя в небо, высоко-высоко, как хватило его мальчишечьих сил.

Рокки расправил крылья, и с громким хлопаньем стал подниматься в высокую синеву, выписывая чудесные пируэты. Он летал кругами; он замысловато крутился в воздухе. Он переворачивался через голову; он носился в лучащейся бирюзе — взад и вперед. Джерри, словно завороженный невероятной птичьей пластикой, наблюдал за полетом Рокки, и на его лице, впервые за длинный день, расцвела неповторимая широкая светящаяся улыбка.

***

Турбо-джет ушел из токийского аэропорта спустя ровно час после посадки.

В салоне было тихо, и Мэгги даже не заметила, как задремала. Проснулась она внезапно, минут через двадцать. Мэгги потянулась в кресле и оглядела салон.

Альтман в съехавшем набок галстуке безучастно глядел в иллюминатор.

Мэгги поставила перед ним бокал с пивом, стакан с виски и чашку с кофе — на выбор. Мэгги была умной женщиной и прекрасно понимала, что спрашивать о чем-либо мужчину, находящегося в таком состоянии — просто бесполезно.

Альтман механически, одно за другим, выпил кофе, пиво и виски. Потом отвернулся от иллюминатора, опустил шторку и закрыл глаза.

Маленький Ли спал, не закрыв светящуюся панель портативного компьютера. Его сухие желтые руки аккуратно лежали на подлокотниках. Маленькие ботиночки аккуратно, ботинок к ботинку, были поставлены под креслом. Маленький пиджачок был аккуратно застегнут на все три пуговки.

Мэгги отворила дверь в главный салон и тихо вошла. Грузное тело Джона лежало на спине — руки раскинуты, халат сбит, голова набок. Мэгги тихо взяла касавшуюся пола левую руку Перкинса и нежным неслышным движением положила ее на диван. Достала из шкафчика плед и укрыла Джона до пояса.

Потом наклонилась к его лицу, коснулась своими губами его губ, закрыла шторки иллюминаторов и вышла.

***

Джерри спустился с голубятни и зашел в дом. Было пора приступать к урокам, да и мама должна была приехать с минуты на минуту.

Телевизор был выключен. Виски кончился. Отец спал в кресле, на этот раз по-настоящему. А мама все не возвращалась.

Джерри разложил на столе книги и задумался.

Он думал — какое место займет Рокки на голубиной выставке, что должна быть в соседнем городке через две недели? Инструктор сказал, что Рокки — редкая птица, очень красивая, очень грациозная и способная. Так что — возможны хорошие сюрпризы.

Старый мамин «плимут» подъехал к дому лишь час спустя.

Джерри сбежал вниз, как раз когда мама открывала дверь.

— Здравствуй, мамочка! — закричал он, — Мы сегодня с Рокки опять отрабатывали программу! Он молодец и…

Джерри не закончил фразы, потому что увидел мамино лицо.

— Мамочка, что случилось? — прошептал он.

— Джерри, фабрику закрывают. Нас только что уволили. Всех, — сказала мама и бессильно опустилась в кресло.

Блестящие дорожки потекли по ее лицу. Она протянула руки к Джерри, прижала его к себе, и ее тонкие плечи затряслись в беззвучном плаче.

Эванс-старший проснулся внезапно. Он открыл мутные глаза и уставился на жену и сына тяжелым стеклянным взором.

— Ну что там, Джилли, что ты плачешь? — спросил он недовольно.

— «Ирвинг Семикондакторз» ликвидируется. Мы все без работы, Руперт, — тихо ответила Джилли и перестала плакать.

— Мне это нравится, — протяжно сказал Эванс-старший. — Мне это нравится, — повторил он, — сначала они уволили сто пятьдесят человек, а теперь так вообще всех. И это в нашей дырище. И куда, спрашивается, податься?

Эванс-старший попытался встать с кресла, но безрезультатно.

— Эй, Джилли, — взревел он, — подай мне из шкафчика еще бутылёк!

Джилли не шелохнулась.

— Эй, Джилли, ты что, глухая?! — вновь взревел Эванс-старший.

Джилли посмотрела на мужа и тихо сказала:

— Там пусто, Руперт. Там нет больше виски.

— Тогда пойди и купи, дура! — заорал Эванс-старший.

Лицо его налилось кровью. Он приподнялся с кресла, и, наконец, встал на ноги. Его шатало. Огромные ручищи сжались в кулаки.

Джерри прижался к матери. Руперт сделал два шага в их сторону и остановился.

— Ты что, не слышала, что я сказал? — продолжал реветь он, вращая глазами и сипя ноздрями.

— У нас нет денег, Руперт. Теперь совсем нет денег. Меня уволили, — тихо промолвила Джилли.

— А меня это не колышет!!! — взвыл Эванс-старший и замахнулся.

— Не смей, не смей бить маму! — закричал Джерри и бросился на отца.

— Не мешай мне, щенок!

С этими словами он отбросил Джерри в угол комнаты, захрипел от ярости и полез в комод. Вытащив из ящика комода винчестер, трясущимися руками Эванс-старший стал заряжать ружье. Потом, дико заревев и топая ножищами, выскочил на улицу и побежал вокруг дома.

— Ах, ты так, ты так, щенок! — орал он, брызгая слюной.

Джерри и Джилли выбежали вслед за ним.

Пыхтя и оступаясь, Эванс-старший полез на голубятню.

— Ну сейчас, ну сейчас я вам устрою, — бормотал он себе под нос.

— Папочка, папочка! — в ужасе зашелся в истерике Джерри, — Папочка, не трогай их, умоляю тебя! Их нельзя пугать, они нежные, они нервные, па-а-а-поч-ка-а-а-а!!!

Джилли медленно опустилась на землю. Джерри плакал навзрыд, в бессильном отчаянии заламывая руки.

Но было поздно. Ударом ноги Эванс-старший снес фанерную стенку голубятни. Крыша повалилась набок. Голуби запрыгали по полу и стали, один за другим, взлетать.

— А-а-а-а!!! — взорвался Эванс-старший и стал палить из винчестера в воздух, методично расстреливая всю обойму.

Две птицы затрепыхались и упали. Остальные взмыли, и, захлебываясь от ужаса, стали уходить в светлую прозрачную синеву — все выше и дальше от этого ужасного места.

***

Джон Фитцжеральд Перкинс Четвертый проснулся за тридцать минут до посадки. Он выпил настоящего кофе, сваренного Мэгги специально для него на песке.

Потом он подошел к зеркалу, стал бриться и разглядывать свое еще не старое квадратное лицо.

Через три недели будет Рождество, подумал Перкинс Четвертый. Всего лишь через три недели можно будет забыть обо всем, закрыться, запереться от всех, остаться с Кристин и маленьким Джорджем в старом доме. Можно будет глядеть на огоньки свечей, на елку; можно будет мягко позвякивать бокалами, с ногами забравшись на диванчик возле камина. Всего лишь через три недели…

Он натянул через голову свежую рубашку и не спеша стал завязывать узел галстука, когда лицо первого пилота исказилось гримасой.

Когда заходящий на посадку турбо-джет пропорол непонятно откуда взявшуюся птичью стайку.

Когда ревущие в предпосадочном форсаже турбины захлебнулись, выплюнув после себя белые, окрашенные алой кровью перья.

Последнее же, что было в жизни Джона Фитцжеральда Перкинса Четвертого — безумные расширенные зрачки Мэгги.

И еще — желание, чтобы исчез этот турбо-джет, и чтобы распахнулось небо, и чтобы он полетел в этом небе — как птица, легкими прочными перьями ощущая ласку восходящих воздушных потоков.


Проза Михаила ЗУЕВА: http://tales.mikezuev.ru