Михаил ЗУЕВ

ДЕНЬ СОЛЁНОГО ВЕТРА

Ноябрьский день краток словно предрассветный сон. Ноябрьский день прорисован штрихами лаконичности. Ноябрьский день исполнен тревогой. Ноябрьский день говорит тебе — мальчишка, подумай о большем. Лишь только придет утро, на небосклоне появятся следы сумерек. И пусть блики оранжевой палитры вовсю цветят серые стены домов и прозрачные скелеты тополей. Пусть.

Неслышно пройдут минуты, и Город окажется мягко и внезапно укрытым, сначала — серой пеленой тумана, поднимающегося оттуда, снизу, от пирсов и причалов, потом — волной войлочных глухих сумерек, когда даже иерихонские гудки порта будут казаться мягкими, обволакивающими, баюкающими, безысходными.

Они шли молча, сосредоточенно, глядя себе под ноги. Верно, у них была цель. Верно, они прошли уже двадцать кварталов, всё удаляясь, удаляясь, удаляясь от уютного старого домика — оставшегося там, за шумным проспектом, за театральной площадью, за россыпью белых хат на склоне горы, за невесомым движущимся горизонтом, очерчивающим Город со стороны неба.

Они шли молча, неровно, нервно, думая на ходу каждый о своем. То один из них, то другой — силуэты, окруженные певучим влажным воздухом ноября, — забегал вперед, задумавшись, забывшись — нет, верно, забыв что-то важное. Потом они снова брались за руки, какое-то время пытались идти в ногу, подстраивая шаги свои друг под друга, так трогательно и заботливо.

Верно, войлок тумана, стелившегося вдоль бухты, заставил их поднять воротники, зашмыгать носами, крепче прижаться друг к другу. Заскрипели под ногами бесчисленные мелкие, обточенные временем камушки. Пятна выброшенных вчерашним штормом темных влажных водорослей заставляли подошвы их рифленых демисезонных ботинок скользить, только усиливая пожатие сцепленных рук.

Мелкая водяная пыль висела, будучи осязаемой — словно символ безраздельного единения воздуха, на глазах темнеющего свинцового неба; морской воды, кипящей бурунчиками вдалеке; обрушивающейся на каменистый берег с остервенением безразличного вечного двигателя, не ведающего боли, возраста, усталости.

Они вышли на мол; весь из старых разбитых морем бетонных плит, облепленный ракушками и сыростью; на мол, за которым где-то в стороне угадывалась старая разрушенная водонапорная башня красного пористого кирпича; и остановились.

Море было рядом. Теперь оно гремело во всю ширь береговой полосы; оно лизало подошвы ботинок; оно ласкало днища брошенных шлюпок. Оно рождало туман и ту самую серую пелену, что должна была накрыть Город через десяток предзакатных минут, отчертив границу между детством и зрелостью, отмерив расстояние между прошлым и будущим, в который раз отделяя день от ночи.

Они опять думали — каждый о своем, слушая гортанные трели диковинных морских птиц; внимая гулу вибрирующих валунов; чувствуя скрип и пыхтение прогибающихся старых просмоленных свай. Они стояли, соприкасаясь ладонями, словно пытаясь защитить друг друга от этой неуправляемой мощи. Набегавший сырой ветер придвинул их ближе друг к другу, давал им свежесть, давал им влагу, растворенную в мириадах терпких пылинок, оставляя солёные следы на их лицах.

В какой-то миг они перестали думать — каждый о своем. Они перестали дуться друг на друга. Они поняли — и это было не вдруг (нет, не вдруг!) — что-то такое, особенное; то, что раньше никогда не приходило им в головы. Тогда они отбросили прочь стеснение, обнялись, и ветер не был больше холодным. И море не было больше чужим. А туманная пелена, закрывшая в тот самый миг весь Город, больше не пугала безысходностью. Она была всего лишь одеялом. И рассвет будет так скоро.

Так стояли они — двое мальчишек, двое друзей, двое человеков.

А ветер трепал седые волосы одного и раскачивал смешной помпончик на шапочке другого.


Проза Михаила ЗУЕВА: http://tales.mikezuev.ru