Михаил ЗУЕВ

Человек
Стоял и плакал,
Комкая конверт.
В сто ступенек
Эскалатор
Вез его наверх...

Семен КИРСАНОВ

Я видел этого человека. Видел его этой осенью.

Она стояла с конвертом в руках. Слезы вместе с тушью для ресниц катились по ее бледным красивым щекам. От нее исходило какое-то призрачное свечение. Она была светла. Люди на эскалаторе расступились. Она оказалась одна, в круге невидимого света. Я бы мог все бросить, побежать вниз по своему эскалатору, перепрыгнуть с него на встречный, догнать ее. В моем кармане лежал чистый носовой платок. Я промокнул бы ее слезы.

Я мог. Но я не посмел. Она стояла в круге света. И этот круг был — только ее. Я не имел права его нарушить.

Семен Кирсанов был изумительным поэтом. Его не проходят в школах. Маяковский, Есенин, Багрицкий, Твардовский — все они попали в школьную программу совсем не за то, что составляло их суть. Просто им удалось написать что-то такое, за что их канонизировали. И это счастье. Потому что читатель, идущий от школьного списка «обязательного к изучению», помнит имена и может открыть официозный том. Через час читатель поймет, что дело-то совсем не в официозе. У Кирсанова такой возможности нет. Хотя каждый человек в нашей стране знает хотя бы эти строчки:

Эти летние дожди,
Эти радуги и тучи,
Мне от них как будто лучше,
Будто что-то впереди…

Спасибо, Алла Борисовна. Что бы не говорили, Вы открыли нам незаслуженно забытого поэта. Он был Поэтом и потому не имел ни времени, ни сил, ни права напоминать о себе иначе как своими стихотворениями.

Осень — пора сомнений. Она звучит в твоем сознании как воплощенное в музыку электронного инструмента северное сияние.

Осень — пора ненадежности. Иллюзии опадают на землю вместе с листвой. Осиротевшие деревья надежд гнет порывистый ветер. Колючий дождь хлещет тебя по лицу. Но мы с тобой не можем прожить без осени. Она дает нам свежесть. Много просторной звенящей свежести. И боль утихает. И душа, познавшая одиночество, освобождается от условностей. Она снова способна воспринимать как Дар — того, кто рядом с тобой.

Я люблю осенние московские набережные. Вчера я стоял на набережной Нескучного Сада. Совсем один. Даже батарейки в «дискмане», дарившие мне музыку, умерли. Было так тихо…

Она бежала по набережной. Она была высока, привлекательна и грациозна. Она была ухожена. Она была — собака, имеющая хозяина.

Я посмотрел на нее краем глаза. Она была деликатна. Как будто не замечая меня, она сменила бег на шаг, подошла ко мне и встала рядом. Она не смотрела на меня, не виляла хвостом, только нервно двигала ушами. Она встала так близко, что я чувствовал ее тепло сквозь свою одежду. Но она не касалась меня. Она не хотела нарушить мой круг.

Сколько мы простояли так — один подле другого, молча, глядя в разные стороны — не знаю. Может, минуту. Мне показалось — вечность.

Потом я не выдержал и коснулся ее головы. Она посмотрела на меня — с укоризной. Я все испортил. Послышался свист хозяина, неуловимо двинулся воздух. Мои пальцы продолжали гладить пустоту.

Это весна — пора любви. Весной ты перечитываешь Булгакова. Весной ты выходишь на улицу. Ты бредешь как больной, без цели, и тщетно всматриваешься в толпу — на бульварах, на Тверской, на Арбате — не мелькнет ли вдруг букет отвратительных желтых цветов в ее руках. В руках твоей Маргариты.

Осень — пора войны. Пора жестокости. Пора нетерпимости. Плохие новости в цене как никогда. Что делать — так мы устроены. Что же делать? Доброта и терпение. Спокойствие и снисходительность. Доброжелательность буквально есть пожелание добра. Осенью есть смысл следовать букве. Она поможет нам сохранить Дух.

Пожилой седой мужчина в поношенном сером костюме и свежей рубашке сидел ко мне вполоборота. Его ноги, обутые в коричневые старые стоптанные туфли, опускались на педали рояля в такт звукам. Необыкновенно прямая спина выдавала в нем профессионального музыканта.

Он играл в зале, заполненном на треть. Евгений Дога творил чудо в Центральном Доме Актера. Мелодия вальса из «Моего Ласкового и Нежного Зверя» плыла над нами как колыбельная. Дога дарил мне то, что у меня забрали бесповоротно. Он возвращал меня в детство. Потом мелодия кончилась, он внезапно постарел, чуть сгорбился, устало сошел в зал и присел на краешек кресла прямо передо мной. Ручка, до этого спокойно лежавшая во внутреннем кармане моего слишком стильного пиджака внезапно ожила, стала дергаться и нетерпеливо подпрыгивать. Она хотела — автографа.

Но я опять не посмел нарушить круг. Ручка раздосадовано заснула. До лучших времен.

Я смотрел на спину человека, принесшего нашей Великой Родине вообще и Совэкспортфильму в частности миллионы долларов за прокат по всему миру фильма «Табор Уходит в Небо». Были и другие ленты. Были сборы в кинотеатрах. Теперь Родина поменяла название. Нет больше внешторговского главка Госкино, стригшего купоны с талантов. Так что — никто, никому, ничего — не должен.

Но все-таки, может быть кому-нибудь из вас придет на ум разыскать Евгения Догу. Я не прошу дарить ему новые ботинки — поменяйте новые модные на его старые стоптанные. Лет через тридцать за ними будут охотиться музеи третьего тысячелетия. Вы не прогадаете.

А так — в одно прекрасное утро он просто выбросит их в мусорный ящик. И даже для истории — не останется ничего. Кроме вечной музыки.

Телефоны — (095) 915–0972, 915–3594. Факсы (095) 915–3411, 915–0370. Господин КОШЕЛЕВ и госпожа ЛОЗИЦКАЯ — Президент и Директор Благотворительного Московского Фонда «Актеры-Милосердие». Это для тех, кто хочет и, главное, может — больше, чем просто сочувствовать. Пожилые актеры, режиссеры, сценаристы и музыканты сегодня бедствуют.

Они не просят подаяния. И никогда не попросят. Даже если будут умирать с голоду. Они гордые люди. Простим их маленькие слабости. Лучше вспомним первые и последние ряды кинотеатров 60-х и 70-х, куда мы покупали самые дешевые билеты — по десять копеек. Вспомним, как они — герои вчерашних дней — дарили нам добро и радость. Ощутим вместе с «пломбиром» по девятнадцать этот незабываемый вкус — вкус детства на наших губах.

Пусть деревья снова будут большими.

Проза Михаила ЗУЕВА: http://tales.mikezuev.ru